не бойцы идеологического фронта, а у нас, по выражению партийных бонз, ответственный участок работы… – Аня успела выслушать несколько политинформаций и подготовить одну сама:
– С волками жить, по волчьи выть, – заметила сестра, – мама, работая в подполье, флиртовала с нацистами ради дела… – от Ани Павел и услышал о комсомольских патрулях:
– Они разгоняют парочки со скамеек, – закатила глаза сестра, – и проверяют парадные в поисках компаний с бутылкой. Как будто им больше нечем заняться… – Павел еще не был комсомольцем:
– Собрание ожидается через месяц, на годовщину революции, – вздохнул он, – Аня права, надо играть по их правилам. Представляю, что случилось бы, узнай они о краже паспорта, подделке документов и моих визитах к уголовному преступнику, проходящему психиатрическую экспертизу… – Павел ожидал, что Лазарь Абрамович, здравомыслящий и достойный человек, получит очередную справку о вялотекущей шизофрении:
– Николай Первый тоже объявил Чаадаева ненормальным, – юноша вернулся на скамью, – в России всегда так. Коммунисты считают всех несогласных с политикой партии сумасшедшими. Только безумец может настаивать на эмиграции из СССР… – Павел не собирался долго торчать в Советском Союзе:
– Но как попасть за границу, – задумался он, – легально Комитет нас не выпустит, даже если Аня с Надей, например, выйдут замуж за иностранцев. Им и не разрешат, наверное, выходить замуж… – Павел разозлился:
– Пошла мелуха, как говорит Лазарь Абрамович, к черту. Наш отец, пусть он и жив, не собирается нам помогать, плевать он на нас хотел. Надо брать дело в свои руки… – Павел услышал шорох:
– Неудобно получилось, – пожалел он, – верующим не нравится, когда на них глазеют… – он глазеть не собирался, но ничего не получалось. Она носила черное пальто. Вороные волосы, выбившись из-под платка, рассыпались по плечам. Глаза у девушки были голубые, большие:
– Как у Нади с Аней, только они кареглазые – понял Павел, – у меня глаза серые, непонятно в кого. У родителей были темные глаза… – об этом ему рассказали сестры. Пройдя к алтарю, девушка преклонила колени перед статуей Богоматери. Он полюбовался стройным очерком спины:
– На плоских берегах стоят пережившие свое время, часто необитаемые дома; встречается скудная растительность, напоминающая о прежних садах. Умирание или как бы тонкое таяние жизни здесь разлито во всем. Лица работниц на стеклянных фабриках бледны, как воск, и кажутся еще бледнее от черных платков… – у нее тоже были бледные щеки. Витражи бросали отсветы на сосредоточенное лицо:
– Она меня старше, – понял Павел, – наверное, она из Прибалтики… – сильнее запахло ладаном, по каменному полу простучали каблуки. Павел очнулся от скрипа тяжелой двери храма:
– Надо ей сказать, сказать… – он еще не знал, о чем будет говорить с незнакомкой:
– Все равно, – юноша вылетел на ступени, – пусть даже просто узнать ее имя… – черное пальто мелькнуло у входа в метро:
– Там гастроном, где тоже есть кафетерий. Может быть, она согласится выпить со мной кофе… – не обращая внимания на прохожих, Павел побежал вслед за девушкой.
Соболезнования послу, сэру Фрэнку Робертсу, подписал лично министр иностранных дел СССР, господин Громыко. Густи видела документ, отпечатанный на кремовой бумаге, с золотым гербом СССР, с размашистой подписью черными чернилами. Третий атташе посольства вернулся из Лондона в сопровождении еще пары работников Набережной. Рассматривая письмо, непосредственный начальник Густи брезгливо скривился:
– Филькина грамота, – атташе хорошо знал русский язык, – дело шито белыми нитками…
Труп мистера Мэдисона обнаружил городской патруль милиции на пустыре неподалеку от Савеловского вокзала, рядом с оживленной даже ночью улицей:
– Там пролегает маршрут грузовиков, – Густи помнила карту, – но его сбила легковая машина…
Из заключения экспертов с Петровки выходило, что мистер Мэдисон стал жертвой несчастного случая. Выводам русских никто не верил, однако на Софийской набережной не было возможности исследовать тело погибшего. Труп Мэдисона в оцинкованном гробу отправили особым рейсом в Лондон:
– На том же самолете, где прилетели наши работники… – Густи сидела в своем тесном кабинете, – глава секретной службы распорядился законсервировать нашу активность до выяснения обстоятельств дела… – по распоряжению сэра Дика, третий атташе назначался временно ответственным за внутреннюю безопасность посольства. Густи поручили всю аналитику:
– Тебе в помощь пришлют кого-нибудь, – пообещала ей тетя Марта по телефону, – но сейчас, честно говоря, нам не до этого. Впрочем, я уверена, что ты справишься… – Густи понимала, о чем идет речь. Никто не знал, что за информацию получили русские от Мэдисона:
– Фармакология не оставляет следов на теле… – девушка поежилась, – он мог сдать наших агентов в Москве, рассказать русским о тете Марте… – Набережная переводилась на режим повышенной опасности. Они понятия не имели, с кем мистер Джеймс встречался в Нескучном Саду:
– Тайник он делал сам, сам его проверял, – развел руками третий атташе, – судя по всему, русские похитили его именно там. Теперь нам в Парке появляться нельзя… – Густи мимолетно вспомнила о странном звонке с просьбой позвать мистера Смита:
– Это была ошибка, – сказала себе девушка, – я правильно сделала, что никому не упомянула об инциденте, даже тете Марте… – зная дотошность тети, она не сомневалась, что непонятный звонок вызвал бы долгое разбирательство:
– Мне совсем не хочется этим заниматься, – Густи зевнула, – мало ли какие сумасшедшие болтаются по Москве. Может быть, он звонил во все посольства без разбора… – перед ней лежала «Вечерка» с хвалебным панегириком концертам Тупицы. Маэстро Авербах стал любимцем Москвы:
– И вообще СССР, – Густи свернула газету, – сегодня вечером он улетает в Новосибирск, а Инге уже там… – кузен вчера покинул Лондон:
– Он попытается узнать, что случилось с дядей Джоном… – девушка отпила остывший кофе, – хотя понятно, что. Его выдоили, как Мэдисона, и пустили ему пулю в затылок…
Голос тети Марты и в сегодняшнем разговоре оставался невозмутимо спокойным. Густи впервые подумала, что Набережная может не разрешить ей брак с жителем Западного Берлина:
– Не Набережная, а тетя Марта, – поправила себя девушка, – у нее профессиональная паранойя, ей везде мерещатся агенты КГБ. У нее нет чувств, она словно выкована из стали. Внучка Горского, одно слово… – брат тоже был потомком Горского, но Густи считала Стивена непохожим на бабушку Анну и тетю Марту:
– У мамы Лизы были чувства, а они две будто и не плакали никогда, – подумала Густи, – тетя Марта, кажется, не понимает, зачем нужны слезы…
Густи не знала, что, положив трубку, Марта повертела пузырек c успокоительными каплями. Устроившись в кресле у окна, выходящего на Темзу, сэр Дик просматривал наскоро отпечатанный Мартой список британских агентов в Москве. Во главе листа красовалось имя полковника Пеньковского. Аккуратно поставив капли на стол, Марта взяла сигарету. Начальник щелкнул зажигалкой:
– Думаю, с Пеньковским мы можем проститься… – кашлянул сэр Дик, – но вы, миссис М, гораздо важнее Пеньковского…
Марта обхватила хрупкими пальцами костлявое колено в американских джинсах. Последние несколько дней она провела на Набережной, послав на Ганновер-сквер за несессером и сменой одежды. Волк уверил ее, что с детьми все в порядке:
– Спи на походной койке, – вздохнул муж, – я за всем присмотрю. Не волнуйся, милая, дело есть дело… – Марта помнила рассказы матери о ночевках на диване в ее лубянском кабинете:
– У меня тоже оборудована гардеробная, как выражается сэр Дик… – они ждали рейса с гробом мистера Джеймса, но, в общем, и так все было понятно. Взглянув на ее лицо, глава секретной службы добавил:
– Вы и Пастор, разумеется. Плохо, что Джеймс был единственным человеком, поддерживавшим с ним связь… – они не знали телефона или общежития, где обретался Теодор-Генрих:
– Связь односторонняя, – Марта велела себе успокоиться, – наш человек, то есть Джеймс, должен был вскрывать тайник. К тайнику теперь не подойти, и сам Теодор-Генрих будет осторожен, хотя он может и не узнать о случившемся с Мэдисоном. Лубянка не делится такими сведениями с юнцами. Но есть еще сигнал тревоги… – пока такой сигнал в посольство не поступал:
– Надо ждать, – велела себе Марта, – Теодор-Генрих появится на наших радарах. Но ведь Паук болтается совсем рядом с ним… – сэр Дик повторил:
– Гораздо важнее. Поэтому, сопроводив Трезора с детьми в Шотландию… – они называли миссис Веру
